БОЛШЕВСКАЯ СПЕЦТЮРЬМА

Дата публикации: Oct 08, 2015 7:37:36 AM

    Из аннотации узнаю, что автор — крупный специалист в области судостроения, строил корабли в Николаеве, Владивостоке, Северодвинске. В июле 1937 года был репрессирован и восемнадцать лет провел в лагерях и тюрьмах.

    Хотел уже отложить книгу, подумав, разве можно что-нибудь существенное добавить к яркой картине ГУЛАГа, нарисованной Солженициным и Шаламовым? Но вдруг увидел в оглавлении название «Болшево». В ней всего шесть страниц из 128-и, но зато как много сказано о малоизвестной странице истории нашего города — о конструкторском бюро в системе НКВД (Народный комиссариат внутренних дел), находившемся, как известно, где-то вблизи бывшей деревни Куракино в районе Новых Подлипок.

    В главе рассказывается о структуре бюро, его работе, о быте необычных заключенных, но, пожалуй, лучше предоставить слово самому автору книги, находившемуся здесь в заключении в 1939 году:

    «Глава V. Болшево»

    Болшевская спецтюрьма и особое техническое бюро при НКВД.

    За колючей проволокой А.Н. Туполев, А.И. Некрасов и другие.

    Март 1939 года. Изнуренного, обессилевшего, везли меня в «воронке» из Бутырской тюрьмы в Москве. Куда? Об этом заключенному не говорят, и сам он не увидит. В машинах для перевозки арестантов окон нет.

    Куда-то въехали, остановились. Команда: «Выходи!» С трудом спускаюсь по ступенькам. Иду не глядя. Вот-вот упаду. Натыкаюсь на какой-то столб и, обняв его, отдыхаю. Голова кружится — укачало дорогой.

    Как во сне, слышу удивленное: «Бондаревский?» На оклик: «Сергей!» раздираю глаза: Павка Голубятников! — из Владивостока. Возвращается сознание. Вижу знакомые лица. Кто они? Не могу вспомнить.

    Поддерживая, ведут меня в барак. Я валюсь на койку и засыпаю. На мне грязное отрепье одежды, не по мне короткое галифе, в накидку — маломерный ватник-стеганка. На ногах — летние туфли.

    Будят ужинать, ведут в столовую, возвращают в барак, а сами уходят.

    Со следующего дня начинаю разбираться в происходящем.

    Я — в Болшевской спецтюрьме под Москвой. Тюрьма — одноэтажный барак в обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором и колючей проволокой. Над забором «вышки» с часовыми. В тюрьме — заключенные, надзиратели, начальники. Все — как положено!

    Во дворе — другое просторное здание. В нем — Особое техническое бюро (ОТБ) при Наркоме внутренних дел СССР. В нем работаем мы, сотрудники-заключенные. Бюро делится на несколько групп, в каждой по 20-30 человек.

    Авиационная группа А.Н.Туполева, подводного судостроения — А.Кассациера, надводного судостроения — Бгжезинского, артиллерийская и т.д. Все работают над изысканием и созданием новых видов вооружения: авиационники — пикирующего бомбардировщика, подводники — подводной лодки с единым двигателем для надводного и подводного хода; надводники — ныряющего торпедного катера. Все сотрудники и руководители — заключенные. Знающие, опытные, с большим стажем работы по своей профессии, занимавшие «на воле» должности не ниже начальников крупных цехов, отделов, проектных бюро.

    Только таких отбирали в лагерях и направляли в ОТБ. В группах каждому определено служебное предназначение: главный конструктор, разработчик, сметчик и так далее, до копировщика чертежей, и соответствующая подчиненность по работе.

    Во внерабочее время мы все уравнены. Все мы — зеки (заключенные) тюрьмы строгого режима без права свиданий, передач и переписки.

    О нас наши семьи ничего не знают. Живы ли мы, где мы. О семьях мы тоже ничего не знаем.

    В ОТБ нами верховодят кураторы-майоры НКВД (обычно недоучки-студенты), следящие за нашей работой. В тюрьме над нами другое начальство: надзиратели, дежурные по тюрьме, начальник тюрьмы. В их заведывании — жилье, питание, одежда, баня, поведение заключенных.

    Во всем соблюдается строгий режим содержания заключенных по системе: «Давай, давай!» Рабочее время чередуется с часами отдыха так, чтобы у зека не оставалось ни минуты свободного незанятого времени.

    Подъем в 6 часов. Туалет — до 7-ми. Построение и завтрак — до 8-ми, работа — с 8-ми до 14-ти. Обед и отдых — до 16-ти. Снова работа — до 19-ти. Ужин до 20-ти. Опять работа — до 22-х. Отбой ко сну — в 23 часа.

    В воскресные дни не работали. Использовали их для собственных нужд. Что-то починить, почитать. Летом играли в волейбол (добились, разрешили) — азартно, умело. Или сажали цветы и ухаживали за ними. Зимой лепили снежные фигуры. Впрочем, лепили — не то слово. Точнее — создавали. В этом преуспевали авиационники. Отдельные скульптуры из снега: «Даная», «Самсон, раздирающий льва» и другие удивляли художественностью исполнения. Этим занятием увлекались многие. По весне, конечно, украшения растаяли.

    Но не от избытка свободного времени, его не было, а чтобы отвлечься от гнетущих мыслей о своем положении, о близких, о будущем.

    Работали. Рассчитывали. Проектировали, чертили На документах и чертежах вместо своих фамилий ставили присвоенные каждому секретные номера. Мой номер был 88-й.

    Утомлял рабский, ежедневно десятичасовой умственный труд. Я не сразу втянулся в работу. После почти двухлетнего проживания — прозябания в «чижовке», во Владивостокских «бутырках» внутренней тюрьмы и в битком набитых людьми «одиночках» городской тюрьмы, после этапов, пересыльных тюрем все специальные профессиональные знания вылетели из головы, перезабыты, задавлены, уничтожены. С трудом восстанавливалась умственная трудоспособность. Этому способствовали почти нормальные условия отдыха и питания.

    Перед едой нас выстраивали у калитки в заборе, пропуская по одному, чтобы сосчитать по «числу голов». При возвращении проверяли снова. Охранники находились и внутри столовой.

Административное здание Болшевской шарашки (у нынешнего Узла связи на улице 50-летия ВЛКСМ), фотография начала 1970-х годов

    Кормили простой пищей, но в достаточном количестве, что восстанавливало силы, надорванные до перевода в ОТБ. Ничего, превышающего норму питания людей того времени, нам не давали.

    Внешне мы не отличались от лагерных зеков. Донашивали свои гражданские костюмы или воинское обмундирование. Тем, кому нечего было одеть, давали лагерную одежду или одежду для каторжных тюрем (такое название появилось во время войны) — серые штаны и рубахи с нашитыми заплатами на локтях, коленях и заднице. Такого же цвета воротники и обшлага.

    Сказки о содержании заключенных ОТБ в «золотой клетке» — преувеличение «понаслышке» некоторых писателей... Лишь в войну, когда государственная необходимость заставила вернуть выдающихся организаторов на производство, им надевали штаны с генеральскими лампасами и старались всячески задобрить.

    Шло время. В первомайские праздники за забором тюремного двора слышалось веселье, смех, песни. Впервые услышали «Катюшу». Может быть, и в самом деле «Жить стало лучше. Жить стало веселее?» Может быть, может быть, но не нам — отверженным, изолированным.

    Стали заметны результаты работы групп. Авиационники уже соорудили фанерный макет бомбардировщика. Сидя в его кабине, Андрей Николаевич часами варьировал размещение аппаратуры. А мы, из других групп, повадились в обеденный перерыв спать в макете до тех пор, пока он нас не прогнал.

    В рабочее время лишь ему разрешалось ходить по двору. Видя через окно, как он быстро ходит вокруг здания, решали: «Туполев выхаживает новую идею?»

    Андрей Николаевич также имел опыт проектирования и постройки глиссирующих торпедных катеров. Они были на вооружении нашего Военно-Морского Флота. Поэтому Бгжезинский консультировался у него по своему проекту.

    Я, работавший по строительству и испытаниям подводных лодок на Тихоокеанском флоте, свидетель рулящего действия палубы на движущуюся под водой лодку, отрицательно относился к идее ныряющего катера.

    Дальнейшая судьба наших трудов-проектов такова: авиационники спроектировали, построили и испытали головной, а затем поставили на серийное производство пикирующий бомбардировщик «ТУ-2» конструкции А.Н.Туполева, который был на вооружении в Великую Отечественную войну.

    Подводники спроектировали и построили первую подводную лодку с единым двигателем (кислородный цикл). Однако во время войны при испытании в Батуми она сгорела.

    У надводников конечного результата не было.

    Летом 1939 года из заключенных в Болшево создали группу судостроителей для помощи в освоении строящегося судостроительного завода в городе Молотовске Архангельской области (ныне город Северодвинск).

    Меня также включили в эту группу. Позднее и другие группы были переведены поближе к заводам, использующим их труд. Авиационники — к авиационным заводам. Судостроители — в Ленинград, а во время войны в Зеленодольск и Батуми. Наша группа всю войну находилась в Молотовске.

    Незадолго до отъезда в Молотовск в Болшево приехал заместитель Наркома внутренних дел СССР Давыдов. Мы обратились к нему с вопросами: «До каких пор мы, не судимые, будем под арестом?» Просили разрешить нам переписку с родственниками, свидания, получать передачи.

    Он уверял нас, что скоро наше неопределенное положение прекратится, что все будет так, как надо. По слухам, его позднее арестовали.

    В том составе ОТБ было много известных специалистов, в том числе николаевцев. Запомнил таких товарищей. Из николаевских заводов имени 8 Марта (теперь ЧСЗ) и 61-го: Е.П.Либель — военпред, Н.В.Гавриленко — конструктор, Г.Б.Грудский — конструктор, М.Евдокимов — конструктор, И.К.Чернов — конструктор, Трофимов, Розенфланц — инженеры, С.И.Нивинский — судостроитель, Фесуненко — главный металлург, Е.А.Попов — начальник цеха. Крупные специалисты П.Г.Гойнкис — главный инженер отрасли, В.Л.Бродский — строитель крейсера «Киров», Крюгер — ленинградский конструктор, А.С.Точинский — инженер-металлург, автор брони на танках, которую не пробивали немецкие снаряды, А.И.Некрасов — академик, позднее рассчитывавший траектории полетов космических спутников, Стечкин — создатель топлива для ракет.

    Отобранных для отправки в Молотовск готовили к отъезду: подстригли, предупредили за день до отправки. Накануне отъезда, вечером, не хотелось уходить из рабочего помещения. Было грустно расставаться с друзьями и многими симпатичными людьми.

    Чернов стал играть на мандолине. Он был прекрасный музыкант. Я, поддавшись настроению, запел фокстрот «Часы считать». Экспромтом изменял слова и значение:

    Нас разлучают вновь, быть может, навсегда

    В весенний день негаданно и просто.

    И, вспоминая прошлые года,

    Я ощущаю боль мучительно и остро.

    С первых слов песни «вертухаи», всегда находившиеся при нас, навострили уши.

    Часы считать, годами мерить,

    Нам суждено по тюрьмам жить...

    После этих слов пение прервали и запретили. Впрочем, в тюрьмах не разрешалось петь.

    Так закончился наш прощальный вечер перед отъездом из Болшево».

    Пробыл Бондаревский в «нашей» спецтюрьме недолго, всего пять месяцев — с марта по август 1939 года…

Борис Яковлевич ЕЖОВ,

научный сотрудник Краеведческого музея

«Калининградская правда» от 24 октября 1995 года

Послесловие

    По информации, полученной от краеведа Евгения Рыбака, цветное фото двухэтажного деревянного здания выложил в Сеть Андрей Красков. Оно находилось у Королёвского Узла связи,  в нем располагались бухгалтерия и столовая НКВД. С середины 1950-х передано заводу №455 (позднее ОКБ «Звезда», сейчас ОАО "Корпорация Тактическое Ракетное Вооружение") на баланс и до начала 1970-х использовалось как жилой барак.

    Тот же Е.Рыбак сделал эту панораму, "привязав" здание к котельной:

    Благодарим Евгения Рыбака за помощь в исправлении досадных неточностей.